«От аза до ижицы…». Литературоведение, литературная критика, эссеистика, очеркистика, публицистика (1997—2017) - Андрей Углицких

Удивительным, не иначе, образом сохранилось расписание занятий на ВЛК на первый семестр 1997:

Говоря о ситуации в целом, не вполне могу согласиться с одним из мнений, высказанных С.Н.Есиным в опубликованных им «Дневниках»: «…Невольно сравнил с нашими кафедрами, у нас никакой истории, все закончилось на таких легендарных именах, как Дынник и Еремин, дальше пошли персонажи, для которых Литинститут – одно из мест работы, но и там, где они пишут книги и реферируют статьи, тоже не будет никакой истории…» Не знаю. Может быть, нам так повезло, может, колокольня, с которой на мир взираю – низковата, но, по мне, все наши преподаватели, еще раз подчеркну это – именно ВСЕ – были именно личностями, а никакими «не персонажами», там…

Также следует сказать вот о чем еще. О щекотливости и незавидности положения моего. Ведь, что и о ком ни скажи, неизбежно попадаю, как кур в ощип, я, оказываюсь под огнем критики (и – совершенно справедливой, между прочим!). Потому, что сказать обо всех (а заслуживают разговора отдельного, обстоятельного, все, без исключений и изьятий!) – невозможно, упомянуть лишь тех, о ком просто невозможно не упомянуть, значит, опять же заслужить упреки, во – первых, от неупомянутых вовсе («почему забыли?»), а во – вторых, и от упомянутых, в том числе, и в равной степени: не так и не то «отметили», «мало дали», «как из пипетки, слов нацедили», или наоборот, «слишком многословно, явно пространно», «поверхностно как – то…» и так далее и тому подобное… Только в силу обстоятельств этих я и выбираю самый опасный и скользкий путь – собственные свои, не самые, конечно же, объективные, но – свои! – ощущения, а также – личные представления о необходимости и целесообразности. Итак…

Самым героическим преподавателем на ВЛК, образца 1997—99, считал и считаю я Татьяну Александровну Архипову. Невзирая на тяжелое заболевание, несмотря на все трудности и проблемы, связанные с пошатнувшимся здоровьем, она, как профессионал истинный, вкладывала в нас, не ахти каких, надо прямо об этом сказать, грамотеев, весь свой колоссальный талант и опыт педагога, пытаясь передать нам, хоть, толику малую своих знаний. Знаю, также, что в дальнейшем, уже после нас, пришлось преодолевать ей и еще большие трудности… Спасибо вам, Татьяна Александровна!

Открытием и, во многом, откровением для многих и многих курсантов ВЛК стали сведения и данные о Литературе Русского Зарубежья, представленные в замечательных лекциях Олега Анатольевича Коростелева. А разве можно забыть основательность и неотразимую логику аналитических разборов литературных произведений Льва Ивановича Скворцова? Или многообразие подходов и логическую взвешанность умопостроений и выводов Юрия Ивановича Минералова? Насколько точен, пунктуален и блистателен всегда был всеобщий наш любимец «Димедрол Димедролыч», то бишь, профессор Анатолий Сергеевич Дёмин (вот, залез в интернет только что, а там пишет на форуме одна из нынешних литстуденток: «Радует, что годы идут, а в Литинституте ничегошеньки не меняется – и диван на месте, и Дёмин – всеобщий любимец»). Не забыть бы еще о совершенно фантастической поэтичности прозаической речи, «Златоуста с Тверской, 25» – Владимира Павловича Смирнова, о требовательной отзывчивости и выдающейся работоспособности руководителя нашего семинара – Владимира Ивановича Гусева, о почти недосягаемой высоте и весомости тяжелой философской лиры Юрия Поликарповича Кузнецова, так рано ушедшего от нас…

И все – таки, отдельно хочется сказать о нескольких преподавателях ВЛК, оставивших в памяти моей самый зримый, наиболее яркий след… Это – Михаил Павлович Еремин, Халык Гусейнович Короглы и Борис Николаевич Тарасов.

Михаил Павлович Еремин

Станислав Куняев:

«А профессор Литературного института Михаил Павлович Еремин, у которого двадцать лет назад учился Рубцов, произнес такие слова, от которых зал загудел и взорвался рукоплесканиями: – Думая о Рубцове, глядя на его памятник, побывав в его деревне, вспоминая его стихи, я сегодня испытываю чувство, которое давно уже не приходило ко мне, я горжусь, что я русский!»

Тамара Сизова:

«Однажды, передавая Коротаеву газету «Литературная Россия» со статьей профессора литинститута Михаила Еремина (дяди моего мужа), я была удивлена, как возвышенно Коротаев относится к Еремину. И действительно, их связывала дружба не только учителя и ученика, но близких по духу людей. Крупный поэт был еще издателем. Правда, на журналистском поприще не добился желаемого – возродить молодежную газету. Собирая материалы для книги безвременно ушедшего из жизни Михаила Жаравина, я пришла к нему с просьбой помочь, потому что не имела доступа к архиву. Коротаев, никому не разрешавший трогать рукопись Жаравина, без слов выдал мне два сильных рассказа, которые я просила. А потом, когда я их скопировала и вернула, пожал мне руку, добавив – «Ну мы же русские люди… Иначе Михаил Павлович (Еремин) нас бы не понял.»

Сергей Есин:

«Дневники 2005 года» (частично процитированные выше – А.У.):

«9 августа, вторник.

…Вечером дома читал прелестные, еще аспирантские, воспоминания Кирнозы и В. Пронина. Начал с них, а потом принялся читать все подряд в книжке «Времен связующая нить…» Страницы истории кафедры всемирной истории МГПИ. Невольно сравнил с нашими кафедрами, у нас никакой истории, все закончилось на таких легендарных именах, как Дынник и Еремин, дальше пошли персонажи, для которыхЛитинститут – одно из мест работы, но и там, где они пишут книги и реферируют статьи, тоже не будет никакой истории…

Андрей Углицких:

Пермь, 1999… Я в гостях у пермской поэтессы Валентины Телегиной… Узнав о том, что у нас на ВЛК спецкурс по А. С. Пушкину вел профессор Еремин, Валентина Федоровна (учившаяся в Литинституте в начале восьмидесятых) радостно встрепенулась: «Михаил Павлович? Он же, в литинститутскую мою юность, был заведующим кафедрой… Боже мой, Михаил Павлович, Михаил Павлович…»

Кто же такой Михаил Павлович Еремин?

Честно порылся в интернете: ничего. Почти ничего. Вот так: жил – был человек, заведовал много лет кафедрой в Литинституте, профессор, выдающийся ученый – и …ничего. Ни фотографии, ни одного труда в паутине не запуталось, не зацепилось за всемирную… Несправедливо. Приходится, хотя бы, частично, восполнять пробел.

Представьте себе на миг один из портретов, которые раньше висели во множестве советских школ на стенах классных комнат. Классики. Гордость литературы, науки. С бородами, а ля академик Павлов или Лев Николаевич Толстой. Представили? Тогда вы имеете счастье любоваться почти, что Михаилом Павловичем. Профессор – фронтовик, обожал Рубцова. Души в нем не чаял. Много рассказывал о нем. Оригинальнейший пушкинист. В частности, мнение о том, что Пушкин – де, однолюбом, оказывается, был, что любил одну – единственную женщину в жизни своей – услышал я, впервые, именно от Михаила Павловича… Но это разговор отдельный.

А сейчас, если позволите, расскажу я, точнее – перескажу (вкривь и вкось, конечно, но – что делать!) один из оригинальных, надеюсь, рассказов Еремина о Рубцове. Точнее, о Гомере, «Илиаде», а также – вдове философа Лосева, профессоре Азе Алибековне Тахо – Годи…

А рассказывал Михаил Павлович, нам, курсантам ВЛК, тогда, примерно, следующее, и – так:

«В шестидесятых читал лекцию студентам. О тематике литературных произведений, об идеях, лежащих в основе… так сказать… В самом конце спросил: «Вопросы есть?» Тишина. Пауза. Смотрю, в задних рядах поднимается рука одинокая: «Можно?». «Сделайте милость, молодой человек. Только представьтесь сначала…» «Рубцов Николай…» (У меня что – то дрогнуло внутри. Потому, что, к тому времени, уже знаком был со стихами вологжанина. Читал и «Доброго Филю» и «Я уеду из этой деревни»). «Слушаю вас, Николай…»

«Я считаю, профессор, что ничего нового в литературе за последние две тысячи лет, в смысле, открытия новых тем, там, и прочего не произошло. Что все, что было – в „Илиаде“ Гомера – любовь, ненависть, месть, зависть, коварство – то и осталось!» И – сел, не дожидаясь ответа. Не скрою, был я озадачен. Слегка. Почему? Да потому, что Рубцов прав был. Во многом. Но потом взял себя в руки – и пошел плести словесные кружева. Насчет того, что, возможно, действительно, ничего глобального не появилось, но, однако, в то же время, имело место уточнение, шла, так сказать, углубленная проработка открытого, освоенного мыслителями и писателями Древнего Мира, в том числе, и древними греками. В общем, с миру по нитке – голому рубашка получилась. Выкрутился. Я же профессор, как – никак… Профессор, по определению, должен все знать. А иначе – какой это профессор?